Алексей Ломия
В курортно-летний сезон всегда активно работает милиция. Чтобы сделать отдых наших гостей комфортным и безопасным, сотрудникам приходится работать днем и ночью. Работать на местах и на предупреждение противоправных действий.
Очередной раз, выезжая с дачи, я попал в затор у поста ГАИ. Стало любопытно - все-таки бывшие коллеги, решил выйти из машины и разузнать, в чем дело. Оказывается, на посту проводится рейд. И задержали машину с подозрительными лицами. Стали их проверять. Видимо, у них с собой было что-то запрещенное к свободному обороту.
Изъять, по всей видимости, оружие добровольно не получилось. Сотрудникам пришлось прибегнуть к силовым действиям. Мое внимание привлек один из сопротивлявшихся: такой худенький, небритый и очень упрямый. Никак не поддавался, вырывался, взывал к справедливости. Странно, но мне происходящее напомнило историю, которая произошла со мной тоже летом, но во время войны.
Мечта попасть домой
Наконец-то! Наконец-то пять суток прошли и можно ехать "домой"! В кавычках, так как дом у меня в Сухуме, а ехать буду в Гудауту, увы…
Таковы реалии войны: тебя выгнали из собственной квартиры, где ты родился, вырос, прочитал первые книги, и ты теперь много месяцев просто мечтаешь оказаться в родном доме, без кавычек.
В твоей комнате, в твоей постели спит чужой человек – какой-то бандит, "борец за единство и территориальную целостность Грузии". Он впервые спустился с гор, скорее всего впервые увидел море, впервые смотрит на такое множество книг на полках. Видимо, диву дается, зачем надо было столько места занимать бесполезной макулатурой. Это все так, но ты пока ничего не можешь с этим сделать. Надо набраться терпения и жить тем моментом, когда ворвешься в родной город и выгонишь из своего дома этих непрошеных постояльцев.
Оружие, не прощай!
По новому приказу главнокомандующего, оружие нельзя брать в тыл. Его надо сдать в камеру хранения в шицкуарском санатории. Приказ правильный, логичный, но кто его исполнял? Мы же бунтари! Мы же романтики.
У меня было другое логичное объяснение неподчинения. С моей точки зрения, все мое оружие – это на самом деле мое. Точнее сказать, брата, который подарил мне добротную тульскую "семерку" с пятью или шестью рожками. Правда, потом я ее обменял на "пятерку". Просто понял, что автомат 7,62 не для меня, слишком тяжелый и неуклюжий. И как, и с каким сердцем я уеду на побывку в тыл, а оружие, свое оружие, оставлю на каком-то складе? Я же места себе не найду. К сожалению, во время войны, автомат становится с тобой единым целым, частью твоего Я, частью твоего тела. И ты, который всегда был далек от военщины, скорее даже пацифист, чувствуешь себя некомфортно без него.
И вот так, в который раз проигнорировав приказ, еду на попутке в Гудауту. По дороге выясняется, что грузовик будет ехать мимо рынка. Пощупав карман, вдруг вспоминаю, что у меня есть немного денег. Совсем немного, но должно хватить на какой-нибудь "баунти" или "сникерс", на пачку печенья для дочки, встречу с которой ждешь больше всего на свете!
Я, вопреки здравому смыслу, настоял, и жена с маленькой дочуркой из мирной Москвы вернулась в Гудауту. Это были мое безрассудство и подвиг моей супруги. Видимо, в этом хаосе, мраке вокруг, моей душе было необходимо, чтобы они были рядом. Чтобы хоть иногда можно было вырваться с линии фронта и побыть хоть и в мнимом, но душевном комфорте.
Шоколадка с боем
Стучу по кабине, водитель притормаживает у рынка, и вот я уже иду по рядам в поисках вкусняшки для маленькой Ананы.
Выбор не особо велик, но стараюсь подобрать что-то подходящее и по цене, и по качеству, а может, и по сроку годности, все-таки для ребенка покупаю. Я настолько увлекся, что даже не заметил, как меня окружили какие-то люди в форме. Один из них ловко отстегнул рожок от автомата, схватил за цевье и тянет, пытается отнять оружие. Мое оружие!
Другой, видимо, их командир, грозно так чеканит: "Товарищ солдат, сдайте оружие и представьте документы!". И только тут я выхожу из оцепенения и начинаю понимать происходящее. До меня доходит, что это комендатурщики - уж слишком красивая и чистая форма. Теперь мозги работают в аварийном режиме. Быстро оценив ситуацию, наматываю на правую руку ремень от автомата, зажав его в мертвый замок, отталкиваю от себя того ловкача и тихо, но грозно рычу: "Руки убери, тыловая морда!". Ветераны не дадут мне соврать, но мы, так называемые автоматчики, недолюбливали тыловиков, и в особенности комендатурских.
Мы их считали некими приспособленцами. Никого не хочу сейчас упрекать, оскорблять, но пишу именно о том, что было у каждого в душе, кто был на передовой. Тогда мы были слишком радикальными. Видимо, это война окрашивает все в черно-белые тона – никаких оттенков. Порой, если сейчас смотрю военную хронику, когда журналисты умудрялись разговорить того или иного солдата о тех, кто не встал рядом, сам поражаюсь, какие мы жесткие были в суждениях. Какие бескомпромиссные! Спустя годы, подостыв, конечно, воспринимаешь все немного иначе, спокойнее. Теперь-то я точно знаю, что не бывает Победы без единого порыва всего народа. Все как один должны вложить свою, пусть даже совсем маленькую лепту в общее дело. Конечно же, главная нагрузка ложится на самого простого солдата, потому что именно ему надо идти вперед – навстречу врагу, навстречу смерти. Но кто-то должен рисовать карты, кто-то налаживать связь, кто-то перетаскивать снаряды, кто-то готовить еду, кто-то привозить гуманитарку, да многое, без чего не может наступить перелом и состояться Победа.
И в завершение этого отступления от рассказа - должны быть и те, которые поддерживают правопорядок в тылу, те, с кем я столкнулся в тот день на рынке. Но это я сейчас рассуждаю, сейчас понимаю, но тогда я был другой человек и обстоятельства были совсем другие.
"Товарищ солдат! Не оказывайте сопротивление комендантскому наряду! Сдайте оружие и пройдемте с нами!" - уже переходя на другую тональность, командует их старший.
Но к этому моменту я уже потерял рассудок, эмоции захлестнули меня: "Ты мне это оружие дал?! Ты?! Руки убери! Попробуй отобрать у меня, попробуй!". Я уже вырвал автомат и обеими руками прочно схватил его. Наша потасовка уже перешла в более агрессивное русло, голоса были слишком громкими, что не могло не привлечь внимание окружающих.
Любому интересно, что за склока между худым, небритым, немытым солдатиком и тремя или четырьмя выглаженными, холеными комендатурщиками. Силы были неравными. Скорее всего, будь они порешительнее, то смогли бы меня скрутить, свалить с ног, даже арестовать. Но народ быстро смекнул, что происходит и встал на мою сторону. Естественно, всем было понятно, кто и с кем пререкается, и симпатии простых людей были на моей стороне.
Справа и слева стали слышны призывы: "Отпустите его! Не видите, что он с фронта? Смотри какие "красавцы", напали на одного!". Все это сдабривалось отборными проклятиями. Обстановка накалялась, и события развивались явно не в пользу комендатурщиков. Их командир смекнул, что дальше будет непредсказуемое, тем более что я, почувствовав поддержку окружающих, еще жестче вцепился в свой автомат. Мне нехотя вернули рожок и порекомендовали больше не появляться с оружием в городе. Разгоряченный, одержав свою маленькую победу, я купил первую попавшуюся шоколадку и, как на крыльях, рванул к вокзалу.
Настроениеподнималка
Там неподалеку было наше временное пристанище. Я тихо вошел во двор, сбросил с себя рюкзак и разгрузку, поднялся по лестнице в беседку над гаражом. В такое время Анана, скорее всего, не спала и принимала воздушную ванну в манежике. Так и есть. Я осторожно подошел поближе и уселся рядышком прямо на бетонный пол. Дочурка не сразу меня заметила. Она сидя играла с куклой. Это незабываемое зрелище! В осажденной Гудауте, где голод, разруха, война в каждом дворе, в каждом доме, беззаботно играет такая расчудесная девочка. Ей тогда было месяцев девять. Смешная прическа, вся такая упитанная, но не толстенькая, серо-голубые глазки, румяные щечки, которые были видны даже сзади, и очень-очень дружелюбная. Она слишком явственно контрастировала с происходящим вокруг, никак не вписывалась в сложную военную обстановку.
Почти вся наша семья в то время находилась в этом доме. И, конечно же, дочка была всеобщей любимицей. Очень редко она была предоставлена сама себе. То ее племянник катал по округе в коляске, то она с дедушкой, то с тетей. Она была, как отдушина, как глоток свежего воздуха, этакая "настроениеподнималка". От нее исходил магический позитив, только она могла успокоить, отвлечь.
И вот я сижу на бетоне, любуюсь. Вдруг Анана меня заметила. Ходить она тогда еще не умела, но ухватиться за край манежа и встать еще как могла! Она очень обрадовалась и стала пухленькими ручками тянуться ко мне. Я был такой грязный, что не мог себе позволить взять ее на руки. А она настойчиво, пританцовывая, просилась. Весь негатив, накопленный за смену на фронте и особенно в стычке с комендатурщиками как рукой сняло. Жизнь вокруг стала сразу яркой, цветной. В ней появился реальный осязаемый смысл.
"Почему не на фронте?!"
На следующий день к нам заехал мой дядя Мусик Тарба. Мы поболтали о том, о сем. Он поспрашивал об обстановке на фронте. Рассказывать было особо нечего. Окопная война малоинтересная, занудная. Изредка происходят какие-то события. Он предложил поехать с ним на склад.
В то военное время Мусик занимался распределением продуктов и для армии, и для населения. Я с удовольствием согласился, но с условием, что поеду за рулем. Удивительно, но даже по езде за рулем можно было соскучиться. Мы приехали на какой-то продсклад. Мусик ушел по делам, а я сидел в машине и наслаждался тишиной, спокойствием.
Сложно было в такой яркий, солнечный день поверить, что совсем рядом, в сорока километрах линия фронта. Я уже сильно отличался от вчерашнего паренька: успел и помыться, и побриться.
Незадолго до войны я заработал хорошие деньги и быстро реализовал почти все свои планы. И женился, и в свадебное путешествие поехал, и свадьбу сыграл, много чего, и… немного прибарахлился. Папа позже всех выбирался из оккупированного Сухума и несказанно обрадовал меня, что привез в чемодане мой фотоальбом, электробритву и спортивный костюм с кроссовками.
И вот сижу я в свеженькой "Ниве" за рулем, в очень ярком голубом адидасовском костюме, тщательно выбритый и наслаждаюсь погодой. А по складу снует какой-то казак. Что-то выспрашивает, нервно жестикулирует, явно чем-то раздражен. Цепляется ко всем. Тут его внимание привлек я. Он быстро подошел и сразу: "Здорово! Угости сигареткой". Я очень дружелюбно отвечаю: "Не курю и никогда не курил!". И улыбаюсь ему.
Тут происходит нечто непредсказуемое! Он через опущенное стекло хватает меня за грудки, начинает трясти и орет: "Почему не воюешь?! Почему не на фронте?!" И все это сопровождается добротным матом. Я опешил от неожиданности. Что происходит? Я пытаюсь вырваться из его хватки, судорожно стараясь открыть дверь и дать ему отпор. А он за свое: "Мы воюем, а такие, как ты, жируют!".
Наша потасовка неизвестно сколько продолжалась бы, и непонятно во что вылилась бы, если бы не подоспел Мусик с кем-то еще. Они нас разняли и даже в пылу этой потасовки смогли объяснить ему, кто я и почему сейчас тут весь такой нарядный.
Когда недоразумение улеглось, он протянул мне руку, крепко пожал и так виновато: "Прости, дружище! Обознался!" - "Да бывает, все нормально!" - сказал ему я. Конфликт был исчерпан. Мусик подарил ему три-четыре пачки "Примы". Мы его еще подвезли до развилки. Больше я его не встречал на войне. Надеюсь, он жив и здоров. Встретил бы сейчас, вспомнили бы тот случай, посмеялись бы. Да и предложил бы пройтись по некоторым кабинетам, схватить "особо продуманных" за грудки и настойчиво выяснить: "Почему не воевали?!".
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
