– Как так получилось, что вы здесь? Вы ведь впервые на абхазской сцене выступили. Поделитесь впечатлениями и эмоциями от увиденного.
– Это большое чувство священного трепета, потому что я приехал на землю одной из древнейших цивилизаций. Сухум – один из древнейших городов античного мира. Столько всего здесь намолено, столько всего произошло на этой земле. Это и бывшая Диоскуриада, связанная с величайшим планетарным эпосом. Безусловно, эти места связаны с космосом, с великими богами, с великой риторикой, с античным полисом и многим другим. Первое, что я сразу заметил в Абхазии – женщины невиданной красоты, которые, как бы представляют собой именно человека древней цивилизации. В абхазских девушках сохранились следы этой цивилизации. Все эти дни моего пребывания здесь мне встречаются такие женщины, как живые камеи. Я осознаю ответственность перед будущим поколением. Ведь от того, что я скажу и что сыграем я и мой друг пианист Вячеслав Зубков, в значительной степени зависит, каким будет это поколение.
– Немного поговорим о программе, с которой вы приехали в Абхазию. Как создаются такие программы? Вы подбирали что-то специально для абхазского зрителя?
– У нас очень вариативная программа. Вячеслав может сам давать сольные концерты на много часов, много дней подряд. В программе могут быть сложнейшие композиции, такие как "Венгерская рапсодия №2" Ференца Листа, а может быть, захочется сыграть ноктюрн "Грезы любви". Не обойтись и без Чайковского, Брамса, Моцарта и так далее. До дня концерта сложно сказать, что войдет в программу, потому что она связана с залом, с его освещением, преобладанием мужчин или женщин, с возрастной категорией. Это все очень важно.
– По поводу формата общения с публикой. Как вы его для себя открыли?
– Я очень рано начал читать, в три с половиной года. Когда мне было уже четыре года, я читал очень бегло. Мне досталась хорошая память от мамы, сегодня ей 95 лет. В детском саду нянечки оставляли меня одного за главного. Вокруг меня собирались на стульчиках дети, и я им подряд читал сказки: "Муха Цокотуха", "Сказка о царе Салтане", "Федорино горе", сказки Маршака, сказки Пушкина. Я заметил, что, если я буду читать или рассказывать, никто из детей полтора-два часа никуда не убежит. Первыми, кто заметил это, были воспитатели. Я тогда понял, что у меня есть какая-то особая сила воздействия. Дело не только в том, что я говорю, а как. Вот в этом "как" еще тогда была какая-то магия.
Первые свои лекции я начал читать, когда мне было 15 лет. Я читал взрослым студентам, педагогом, профессорам, эффект был очень сильным. Я понял когда-то, сколько бы я ни играл на скрипке, у меня появляется другая профессия, не просто играть, а говорить – о поэзии, литературе, музыке, философии, психологии. И так говорить, чтобы музыка стала вершиной разговора. Так и родилась у меня идея такого слова и музыки в синтезе.
– Вы говорили на пресс-конференции в Sputnik о том, что музыка – энергия любви. Есть ли люди, которые вас раздражают, которые не подвластны этой энергии?
– Есть. К сожалению, среди них часто встречаются профессиональные музыканты. Почему они меня раздражают? Потому что, с их точки зрения, великая классическая музыка – элитарный вид искусства. Возьмем, к примеру, Москву, в ней проживает 15 миллионов, а количество посадочных мест во всех классических залах не превышает пяти тысяч, и залы часто не полны. Еще, Москва 100 лет назад была городом с населением в 800 тысяч, сегодня эта цифра возросла в 20 раз. Как вы думаете, увеличилось ли количество посадочных мест в 20 раз, нет. Однако число приобщенных людей примерно одинаковое и не зависит от роста населения.
– Я вспомнила любимое мной произведение Пушкина "Маленькие трагедии", образ Сальери Пушкина вспомнился.
– Да, коллеги профессиональные музыканты хотят играть для полных залов и зарабатывать деньги, они не хотят жить впроголодь, они хотят, чтобы были люди, которые платят за билет. С другой стороны, они ругают человека, который расширяет для них же аудиторию. Они хотят и выступать при полных залах, и вместе с тем не метать бисер "перед свиньями", как они говорят. Я, говоря самые элитарные глубокие вещи доступным языком, как бы занижаю идею музыки.
Вспомните еще, что Сальери часто говорит "высоко звучал орган, высоко, я позабыл и сон, и пищу…", а Моцарт говорит "играл я на полу с моим мальчишкой, пришли мне в голову две-три мелодии, и их я набросал". У нас с моим другом пианистом примерно так же. Это не значит, что один из нас дурной или плохой. У Вячеслава тоже такая речевая система, при которой он очень не любит высоких фраз для себя, о себе, он стесняется. Когда он играет, ясно, что он великий музыкант, когда ему аплодируют, он может спрятаться за рояль. Потому что он стесняется, что столько людей уделяют ему столько внимания, хотя он им отдал только что невероятный океан звуков. У меня — другое. Я люблю высокие слова, я люблю высокие фразы, потому что искусство для меня высоко, и я, не стесняясь, превозношу искусство и такого пианиста как Вячеслав Зубков, который умеет это высокое искусство сыграть на этом высоком уровне, на котором оно задумано. Отсюда идея Моцарта и Сальери. Там, конечно, все намного глубже.
– Вы музыкант, рассказчик, философ. Кто вы в большей мере?
– Я думаю, все-таки я поэт, это самое главное. Я очень рано начал писать стихи. Как считают многие, неплохие. Я их просто не печатаю, не пиарюсь как поэт. Когда меня не будет, если люди сочтут, что им нужны мои стихи, они их будут печатать. Для этого поколения я могу прочесть что-то со сцены или в кругу друзей. Я очень не люблю, когда мои стихи читают другие, не я. Я не могу себе представить сборник моих стихов в руках у чужого человека, который читает, потому что мои стихи – часть меня. Когда меня живого не станет, часть меня – мои стихи, останется. Все мои выступления так или иначе связаны с поэзией.
Я каждый день получаю тысячами письма, в которых почти одно и то же: "еще год, месяц, сутки назад, я не знал(а)… какой мир я мог(ла) пропустить?", "господи, как я был глуп(а), когда я оставил(а) музыкальную школу. Могу ли я в 40 лет продолжить и научиться играть на фортепиано?".
Немного обидно. Я вынужден все время идти к людям телом. Я не могу захватить сразу миллионы людей, как это сделала бы какая-нибудь вечерняя программа. Казиника показывают в ночь с воскресенья на понедельник в три часа, тогда, когда засыпает последний. То есть я говорю и делаю для совсем узкого круга, поэтому лучше меня показать тогда, когда реклама самая дешевая.
