Запрещая работу российских СМИ в ЕС, "мы не нападаем на свободу слова, а защищаем ее", — сообщил один из высших руководителей Евросоюза, выступая на конференции по борьбе с дезинформацией, которая проходит в Брюсселе. Об этом пишет Елена Караева для РИА Новости.
Жозеп Боррель, который прославился словами про "сад" (это как раз и есть Евросоюз) и "джунгли" (все, что не Евросоюз и, видимо, еще не Америка), то есть примерно остальные три четверти планеты и население, там живущее, а потом долго объяснял, что его "не так поняли", все-таки сорвался и проговорился. Или оговорился. Оговорочка, прямо скажем, знатная — не по Фрейду, а уже по Оруэллу.
Итак, запрет на иную (ту, что не нравится ЕС) точку зрения — оказывается, не цензура слов и мыслей, а, наоборот, свобода и того, и другого.
Нюансы, разумеется, не предусмотрены: все, что излагается российскими СМИ, российскими журналистами и от имени России, есть заведомо ложные измышления. Без кавычек. Это не формулировка недоброй памяти статьи УК из советского прошлого времен хрущевской оттепели, а презумпция виновности, которая действует в отношении российских СМИ с отличающейся от общеевропейской точкой зрения на происходящее. Такая презумпция привела к запрету, а запрет — это благо.
Так или примерно так можно расшифровать сказанное заместителем председателя Еврокомиссии, который курирует всю внешнюю политику объединенной Европы.
Инакомыслие и инакодействие, которые сам Боррель витиевато окрестил "войной нарративов" (а если по-простому — полемикой), сегодня в Европе запрещены законодательно.
Пока — если речь идет о геополитическом конфликте. В конфликте этом, несмотря на уверения в обратном, Брюссель — одна из сторон, что бы и кто бы из чиновников ни говорил. В момент кризиса требуется общественная поддержка и консолидация, а тут эти русские лезут со своей позицией, со своими фактами, со своими соображениями и идеями. А если русские сумеют посеять сомнения в правильности текущей тактики и будущей стратегии, касающейся безоговорочной поддержки Украины, что тогда будет? Общество европейцев расколется или может быть расколото. А это уже угроза, пусть и неявная.
Ну а за расколом последует недоверие, за недоверием — падение рейтингов одобрения действий. За падением рейтингов — манифестации и протесты. Короче, хаос.
И все перечисленное — на фоне экономического кризиса, который, конечно, можно закрашивать, как молодые кокетки закрашивают прыщи консилером, но макияж, политический тем более, далеко не всемогущ. И у него есть пределы стойкости.
Так что все, что за Россию, — под нож, в бан и в блок. Всем тем, кто против России, — режим полного, открытого и широкого благоприятствования, в первую очередь, разумеется, финансового.
Мы-то думали, что они, брюссельские многомудрые мужи, — шахматисты, а они оказались доминошниками. Мы-то предполагали, что там строят сложные общеевропейские схемы, а выяснилось, что складывают костяшки (или камни). Ну и периодически кричат: "Рыба!" Потому что ходы закончились.
Но, начав с блокировки СМИ страны, чья политика не нравится, для общеевропейцев, определивших запреты российских СМИ как "защиту свободы слова", следующим этапом может стать запрет книг авторов этой же самой страны. Что, на самом деле, уже происходит. Пока не в центре Старой Европы, но на ее восточных границах.
Дальше, как мы знаем, возбудители этого чумного штамма приводят к коллективному (при полном одобрямсе) сжиганию книг тех авторов, которые "не вписываются в новую этику, идеологию и не соответствуют историческому моменту" схватки, в которой просвещенная Европа сражается с "русскими имперскими варварами".
И что значит — такого не может быть, потому что не может быть никогда, поскольку объединенная Европа — содружество просвещенных наций, обнявшихся миллионов и хоровой оды "К радости"?
Просто напомним, что сожжение книг произошло 90 лет назад, в мае 1933 года на берлинской Опернплац в рамках "акции против негерманского духа". Замените "негерманский" на "необщеевропейский", и историческая аналогия засверкает совершенно иными красками.
А репрессии против прессы в том приснопамятном 1933-м в Германии начались всего лишь несколькими месяцами раньше, чем сожжение книг, а в тюрьмах и концлагерях оказались журналисты, посмевшие полемизировать с тезисами тогдашнего политического мейнстрима.
Ничего это никому не напоминает из сегодняшней информационной картины дня?
Вот то-то и оно, что История любит и умеет повторяться — и совсем не обязательно как фарс. Вариант ее повторения как трагедии в нынешней ситуации не то что нельзя исключить — он, если за словами общеевропейцев последуют и дела, более чем вероятен.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.