Алексей Шамба, Sputnik
В 2018 году я работал в РУСДРАМе осветителем. Мне посчастливилось не просто стать свидетелем, но и принять участие в работе над "Игроком" по Достоевскому. Произведения Федора Михайловича ставят в театрах нечасто, поэтому для спектакля потребовалась адаптация текста, автором которой стала Эля Джикирба, историк музыки, писатель и коллекционер современной живописи. Познакомиться с человеком, который замахнулся на произведение великого писателя, было очень интересно. Но, как обычно, у меня на это не хватило времени.
Второй раз я услышал об этой удивительной женщине уже в ковидном 2020 году, когда РУСДРАМ активно работал на удаленке. В одном из проектов театра актриса Ирина Делба проникновенно прочитала рассказ Эли Джикирба "Патрахуца". Скажу прямо – я открыл для себя новый мир, свежий и настоящий. Всем, кто хочет взглянуть на окружающую нас действительность глазами ребенка, рекомендую.
Наконец, Эля – активный блогер с широким кругом интересов: от антропологии до дизайна интерьеров и экологии. Читать ее комментарии, написанные живым и ярким языком, приправленные чувством юмора и самоиронией - это отдельное удовольствие. Мне удалось задать несколько вопросов Эле Аслановне, и я уверен, что ответы на них будут интересны.
Семья, школа и профессия
- Кем были ваши родители?
- Папа, Аслан Владимирович Джикирба, был экономистом, работал в Министерстве финансов и Горфинотделе Сухума. Мама, Эвелина Левановна Тужба, филолог, преподавала русский язык и литературу в 10-й средней школе имени Лакоба, после войны успешно проработала много лет директором средней школы №4. Светлая им память, они были потрясающими родителями. Мне очень повезло.
- Что повлияло на ваше желание стать историком музыки?
- Случайность. Мне трудно давались точные науки, и я пошла по музыкальной стезе - поступила после восьмилетки в музыкальное училище на факультет теории музыки, затем в консерваторию на факультет истории музыки и фольклора. Я поначалу не любила свою профессию и смогла погрузиться в нее лишь много лет спустя, когда обрела приличный преподавательский опыт и поняла, как именно надо работать со студентами, чтобы и им, и мне удавалось удовлетворяться процессом обучения. Можно сказать, что я горжусь собой, так как самостоятельно смогла преодолеть инертность преподавательских шаблонов и в итоге добилась аншлага в аудитории и хороших результатов. Это было круто.
- Какие чувства возникают у вас сейчас, когда вспоминаете учебу в Тбилиси?
- Это была та школа жизни, без которой я по большому счету могла бы обойтись: и по житейскому опыту, и по профессиональному. Зато в годы учебы я встретила интересных людей, а мои друзья еще и открыли передо мной незнакомый доселе мир иностранной литературы. Для меня, воспитанной на русской и советской классике, новые впечатления были сродни взрыву, и я буквально жила в них, поскольку учеба ничего не давала мне как будущему историку - она велась на грузинском языке, и помню, я просто носила с собой книгу и тихо читала ее на лекциях, чтобы убить время. Фактически это было заочное обучение, но молодость и жажда впечатлений дарили мне новый опыт, да и на людей мне повезло. Как среди родственников и друзей, так и просто по совокупности случайных встреч.
Еще в Тбилиси тех лет кипела культурная жизнь, и я благодарна судьбе за полученную возможность пользоваться ее плодами.
- Вы сказали, что начальный период преподавательской деятельности был непростым. Но позже вам удалось сделать эту работу интересной и даже получить удовлетворение от нее. Как вам это удалось сделать?
- Это просто объясняется, хотя за кажущейся простотой стояли годы сомнений. Преподавание в те годы велось инерционно, по давно установленным правилам: сначала опрос, затем новый материал или закрепление старого. И строго по плану. Это было академично, но скучно. Я постоянно ставила себя на место учащихся, вспоминая себя в период учебы, и мучилась, размышляя о том, как преподавать, чтобы им было не только интересно изучать материал, но и чтобы что-то осталось в памяти. Не по принципу - от сессии к сессии, а чтобы лекция шла на одном дыхании, и время пролетало незаметно.
- Звучит почти фантастически. В чем секрет?
- Во время обсуждения темы, например, биографии композитора, я начала выходить за рамки простого изложения материала и стала давать учащимся короткие справки об историческом отрезке, об эпохе, в которую родился и творил тот или иной мастер, раскрывая таким образом связь его сочинений с тем временем, в котором они создавались. Сегодня этим никого не удивишь, но в советской преподавательской школе подобный подход точно не имел широкой практики и использовался в основном в высших учебных заведениях, и то далеко не всегда и не везде. Речь идет, разумеется, о гуманитарных вузах, хотя я убеждена, что даже точные науки надо преподносить креативно, чтобы активировать воображение учащихся, когда тема "оживает", наполняется деталями, примерами, фактами бытового характера. Например, как и почему одевались тем или иным образом, что и как ели, как лечились, какие события происходили вокруг, как двигался вперед прогресс, и так далее. А остальное за учителя уже успешно "доделывало" воображение. И никаких конспектов!
- Вы ставили себе определенные сроки на этот эксперимент?
- Решила поначалу – посмотрю, как пойдет. Не получится - тут же вернусь к проверенным методикам. Получилось, еще как! Во-первых, наконец случился аншлаг. На лекции ходили все учащиеся, и даже многие из тех, кто не был моим учеником. Помню, заглядывали в аудиторию и просили: "Можно, я посижу, послушаю?". Конечно, можно.
- Как при таком подходе студенты запоминали материал, ведь объем информации увеличивался?
- Удивительно, но запоминали без всяких конспектов, только на закреплении в конце урока, беглом, спонтанном, неутомительном. И музыку слушали иначе, уже вкладывая в процесс новые знания, щедро опять-таки подпитанные воображением. Жаль, что все это великолепие прервалось и прервалось навсегда. Так сложилась история, тут ничего не поделаешь, как говорится.
Метод преподавания подобным образом универсален, но лишь в одном случае. Надо быть в курсе своего предмета, знать и чувствовать его. Знать и дополнительный материал, уметь связать его с основным. Надо уметь рассказывать и захватить своим рассказом. А еще для учителя важно иметь чувство юмора. И надо уважать аудиторию.
- Я недавно прочитал книгу пианиста Генриха Нейгауза "Об искусстве фортепианной игры". Оказывается, что подобный способ обучени
я применим даже в исполнительском искусстве, но он весьма затратен эмоционально. Вам знакомо ощущение творческого выгорания?
- Нет, незнакомо совсем. Я просто не успела "выгореть". Поработала несколько лет, нащупала правильный путь, но едва вступила на него, когда жизнь разделилась надвое, пришли иные вызовы, тоже эмоциональные, но совсем другого плана.
- А потом случилась война. Я хорошо помню первое ощущение, когда увидел грузинские танки. Это было совершенно нереально. Особенно цветы, которые бросали на них грузинские женщины со счастливыми лицами. А что почувствовали вы?
- О войне или все, или ничего. Если серьезно - это не только самый опустошающий и бессмысленный жизненный опыт, но и самый страшный и, наверное, самый яркий. Во время войны и после нее я открыла для себя две главные вещи.
Первое. Война - это рентген и ознакомление с глубинной сущностью людей через его проявление, которое не доставило мне ни малейшего удовольствия, скорее наоборот.
И второе. Я поняла, что не смогу остаться жить и работать на родине по вполне объективным причинам - муж у меня грузин. Осознание отторжения было болезненным, но его пришлось и принять, и пережить.
В России
- Как складывалась ваша жизнь после отъезда из Абхазии?
- Я занималась самообразованием, ходила на культурные мероприятия, общалась с родственниками и друзьями. Я люблю Москву, хотя жизненная школа после войны была едва ли не более драматичной, чем во время войны на родине. Это была настоящая школа выживания. Но я ни о чем не жалею.
- Я несколько раз приезжал в столицу России, чтобы заработать. Помню, как стоял на вокзале и думал, что делать дальше. Ни работы, ни денег, ни ранее заключенных договоренностей, ни жилья. Но это все было в относительно стабильных 2010-х годах. А как вам удалось закрепиться в Москве, да еще и в 90-х?
- Начну с того, что закрепилась я не в Москве, а в Сочи. Мы, семья из четырех человек, были в статусе беженцев, со всеми вытекающими отсюда особенностями. Муж занимался мелкой торговлей, я смотрела за детьми. Было не трудно, а очень трудно.
Морально, психологически, физически. Но нас держали обязанности. Надо было поднимать детей, надо было помогать оставшимся в Абхазии родителям, надо было сохранить достоинство. Мы прошли полную испытаний школу жизни, но она нас многому научила. Я хочу сказать, что у каждого свой Эверест. Кому-то он в итоге становится подвластен, кому-то нет. Трудно здесь делиться рецептами, да их и нет, по большому счету. Что касается Москвы, туда я приехала, уже встав на ноги в Сочи. Мне было проще, хотя Москва тех лет была невероятно сложным, противоречивым и циничным пространством.
- Можно пример этой противоречивой циничности?
- Пожалуйста. Дочь со слезами на глазах пожаловалась на консьержку, которая хамила ей просто по привычке, а не по каким-то конкретным причинам. Обзывала безобразно вслед и так далее. Я сказала дочери: "А ты пошли ее на три буквы. Вот увидишь, она от тебя отстанет". Так и случилось. Дочь преодолела воспитание и принципы, послала ее, и с той поры консьержка оставила ее в покое. Мы учились искусству зуботычин и щелчков, учились быть во всеоружии, но и учились договариваться и защищаться. Мы обросли панцирем для того, чтобы сохранить душу. Счастье, что нам это удалось.
Правда, с той поры и Москва, и Россия изменились кардинально. Нет уже таких консьержек, а трудности адаптации переместились в другие сферы, более завуалированные что ли. И еще. То были времена, когда страна лишь училась жить по закону. Она и сейчас учится, по правде говоря. Но мы стали крепче.
Дела театральные
- Расскажите, как вы написали пьесу "Игрок", премьера которой стала событием в театральной жизни страны? Насколько я знаю, сначала планировался только один единственный показ, но зрительская любовь сделала этот спектакль репертуарным и очень ожидаемым.
- Пьесу "Игрок" я написала на удивление легко и за две недели. Материал, что называется, пошел, хотя сама задумка, исходившая от Ираклия Хинтба (гендиректор РУСДРАМа – прим.), ему принадлежит идея создания пьесы, была сродни авантюре, но мы оба рискнули, и, кажется, у нас получилось. Моя роль в создании явления "Игрока" очень скромна, все заслуги принадлежат, конечно же, Ираклию, но я горжусь тем, что приложила к этому грандиозному замыслу, воплощенному блистательно Антоном Киселюсом (режиссер постановки – прим.), немного и своих личных усилий.
- Как вы поладили с Ираклием Хинтба, известным перфекционистом?
- Отношения с Ираклием замечательные, я нежно люблю его и восхищаюсь и его интеллектом, и его целеустремленностью. Явление Ираклия для Абхазии чрезвычайно важно, это настоящее чудо. Говорю это абсолютно искренне, опираясь на объективные факты из его яркой и по-настоящему профессиональной деятельности.
- Недавно актер Абхазского драмтеатра Гудиса Тодуа разместил у себя на странице воззвание. Он спрашивал президента, премьер-министра и министра культуры, почему уже почти год в абхазском театре нет директора, и творческий процесс происходит, мягко говоря, эпизодически. Эти вопросы вызвали бурную реакцию в соцсетях, но впервые прозвучало и конкретное предложение: театр должен зарабатывать деньги сам, а не сидеть на шее у государства. Каково ваше мнение об этом?
- Зарабатывать деньги важно любому коллективу, и нет оснований выделять абхазский театр в какую-то особую касту, которой якобы денег не надо, она и без них сама по себе настолько сакральна, что может питаться святым духом. Театр - предприятие, живой организм, в нем должно происходить движение, аккумулироваться энергия, производиться перестановки, ротации, смена физического и экзистенциального. Зарабатывание денег стимулирует театр, вдыхает в него здоровый конкурентный дух, по-хорошему провоцирует его на созидание.
Но, конечно, государственная шея, на самом деле, - очень удобное место. Это гарантия стабильности и пусть скромного, но постоянного фиксированного заработка. Такой лежачий камень. Да, вода под него не течет, зато тепло и сыро.
- В ходе этой дискуссии было предложено сыграть несколько спектаклей на русском языке для туристов. Без всякой политики, просто в виде культурного и, скорее даже, коммерческого проекта для тех, кто не знает абхазского. Есть ли в этом смысл?
- Начнем с того, что даже играя спектакли на русском языке, находящийся в глубоком кризисе театр не сможет решить системных проблем. Дело ведь не в языке, в конце концов, существуют наушники (система синхронного перевода – прим.), и если у зрителя есть желание посещать определенное культурное заведение, языковые барьеры его не остановят. Дело в глубоком и ставшем уже системным кризисе. Хотя я не исключаю, что можно попробовать антрепризный подход и поставить что-то дерзкое, сиюминутное, и неважно, на абхазском или на русском языке будет играться "дерзость", важно желание заявить о себе. Но повторюсь, проблем даже дерзкая антреприза не решит.
- Почему государство, интересы которого абхазский театр ставит выше своих собственных, не может найти для него руководителя? Некого или никто не соглашается? Может, пока не будут внесены изменения в устав, кто бы ни пришел, будет инородным телом?
- У меня, конечно, есть версии ответов на этот вопрос. Но они охватывают выходящий за рамки собственно театральной проблемы весьма широкий спектр. Не считаю моральным правом его обсуждать. Скажу лишь одно. Ни государству, ни коллективу театра, по большому счету, видимо, не нужен успех. Слишком хлопотно, слишком затратно, слишком конфликтно. Но я от всей души желаю коллективу драмтеатра преодолеть проблемы и верю в него.
Архитектура и градостроительство
- Рядом с театром на площади имени Сергея Багапш в этом году соорудили и запустили фонтан. Вы довольно жестко раскритиковали это строение. Чем оно вам не угодило? Что, на ваш взгляд, было бы уместнее сделать вместо него?
- Если коротко, то фонтан, во-первых, по своей жанровой направленности не соответствует архитектуре, архитектонике и пространственному измерению площади, поэтому выглядит чуждым элементом. Будто его куда-то несли, поставили и забыли забрать. Во-вторых, фонтан не является штучным произведением искусства, он и сделан из искусственного синтетического материала и отлит методом штамповки, предварительно не обработан в деталях вручную - обязательное условие штучного произведения, либо частично штучного. Это суррогат в псевдобарочном стиле. Это неприемлемо.
- Что, на ваш взгляд, было бы уместнее сделать вместо фонтана?
- Можно, если так уж хочется именно воду, убрать строение и просто пустить воду каскадом, либо еще как-то. Минималистично, без надрыва и пафоса, опять-таки в соответствии с минимализмом площади. Есть законы архитектуры городского пространства. Нельзя их нарушать, они мстят, и мстят зло.
- В Сухуме есть еще одно строение, о судьбе которого часто спорят до хрипоты - сгоревшее здание Совмина. На ваш взгляд, что с ним можно было бы сделать?
- Если речь о центральном здании, я бы убрала его, но городу, наверное, нужны офисные помещения, поэтому надо, видимо, просто восстановить. А вот правое и левое здания необходимо реставрировать с применением дорогих материалов, как и было до пожара: дуб, мрамор, витражи, просторные кабинеты. Это памятники архитектуры, и их надо восстановить бережно и полноценно.
- За последние 10 лет в Абхазии произошло немало самоубийств среди молодежи. Почти в каждом случае причиной были долги. Что это за смертельная страсть к деньгам? Как с этим обстояло дело до войны?
- До войны ничего подобного не было. Но не потому, что люди были лучше, или хуже, не в этом суть, а потому, что мировоззрение довоенного общества было кардинально иным. Оно было скорее романтичным, жило в иллюзиях о великом прошлом и счастливом будущем. Казалось, оно, будущее, совсем рядом - только протяни руку, и будет всем счастье. Но жизнь преподнесла совсем иные уроки: войну, послевоенную разруху в быту и в головах, период беззакония, и все это на фоне развала империи.
Пришлось учиться жить заново и кардинально в иных реалиях. Отсюда и возникло массовое желание дать детям то, что было отнято у взрослых военными и послевоенными испытаниями. Но чрезмерная опека привела к обратному результату - к вседозволенности и снижению либо полному отсутствию ответственности у молодого поколения. А когда молодой человек не чувствует ответственности, он лишается ориентиров и становится слепым. Отсутствие ответственности заставляет его легко идти на поступки, на которые человек, обладающий принципами, никогда не пошел бы, или скорее не решился бы пойти.
Другое дело, что не все выдерживают испытаний безответственностью, поэтому, когда приходит пора платить по счетам, идут на крайний шаг.
- Абхазский язык. Что нужно сделать, чтобы он не исчез? Неужели нет методик, которые помогли бы его выучить хотя бы абхазам? Что за ореол запредельной трудности сложился вокруг него, причем транслируют эту невозможность выучить язык сами абхазы.
- В аграрном абхазском обществе главным носителем языка было сельское население. А именно его практически не стало после войны. Люди в поисках более легкой жизни - речь идет о снижении тягот и поисках лучшей доли - хлынули в города, и село опустело. Это социальная проблема. Ее и надо решать социальными реформами. Тут закручивание националистических либо изоляционистских гаек не поможет.
Чтобы люди охотно говорили на языке предков, нужен целый комплекс мер. Точнее нужен был, но время уже сильно упущено. Многое, конечно, делается сейчас, но только гуманитарные меры не могут заменить других мер, лежащих в социальной области. Нужно поднимать село, нужно вернуть туда людей, дать им стимулы для развития.
Проблема в том, что главным носителем современного цивилизационного кода является русский язык как язык, имеющий и мощный культурологический базис, и крепкую надстройку. Значит, надо приспосабливать абхазский язык к этим реалиям, не пытаясь заменить им русский, а соединяя их путем адаптации абхазского языка к современным реалиям. В принципе, процесс этот потихоньку идет. Не могу сказать, что тут все безнадежно. Впрочем, я сужу со стороны.
- Что для вас интернет и социальные сети?
- С появлением интернета для меня наступили райские времена. Интернет ведь не только поле для самовыражения, хайпа, игромании и буллинга. Интернет еще и поле для творчества. И если в пользователе есть хотя бы немного творческого потенциала (или того, что он считает таковым), ему и карты в руки. Именно интернет пробудил во мне желание писать и дал возможность реализовать творческие потребности.
Социальные сети и зло, и радость. Они, как автомобиль, доставит быстро в любую точку, но только от тебя зависит, комфортной или нет будет твоя поездка.
- О чем вы мечтаете?
- Мечты мои прагматичны, если мечты могут быть прагматичными. Здоровье и счастье для меня и близких, денег столько, чтобы быть независимой, в том числе и от них самих, и, может быть, съездить в Антарктиду, куда мечтал попасть герой написанного мною романа. Все просто. Я не люблю вспоминать. Я из тех людей, кому неинтересно прошлое.
- Чем для вас является ваше произведение "Лиловый рай"?
- Роман "Лиловый рай" - это одновременно и памятник моим амбициям - проверяла себя на "слабо". И воплощение давнего, даже скорее, очень давнего замысла, я была больна им и непременно должна была излечиться, воплотив замысел на бумаге. Я рада, что у меня получилось.
- Какова ваша технология создания литературного произведения?
- Труд, труд и еще раз труд.
- Что вам нравится в людях?
- Мне многое нравится в людях. Эмпатия, доброта, смелость, честность. Но, к сожалению, не нравится гораздо больше. И второе значительно перевешивает первое. Правда, я борюсь с собой. Нельзя поддаваться отвращению к человечеству, как бы оно его ни заслуживало. Нельзя позволять себе судить других.
- Как бы вы себя описали?
- Я обычный человек со своими достоинствами и недостатками. Не думаю, что есть смысл описывать их, да и не мое это - рассказывать о себе столь подробно. Скажу лишь одно: смею надеяться, что у меня есть чувство юмора. Считаю это качество наиважнейшим для сбалансированного существования. А еще многое хочется сказать интернет аудитории. Правда, в моем случае это желание иногда переходит за рамки обыденности и становится весьма активным. Подчас излишне. Я постоянно учусь сдерживать себя.
