Наала Авидзба, Sputnik
"Мушни был страшно аллергичен к пчелином яду. И вот, однажды в горах, наткнувшись на перевернутый медведем улей, голыми руками, среди тысяч копошащихся насекомых, поставил его на место и накрыл крышкой. Мы окаменели от страха — несколько пчелиных укусов, и он не протянул бы и часа… Мушни редко проявлял это на уровне эмоций, но любовь ко всему сущему, без различия био, лито и прочих сфер, была его первым и самым сильным чувством", — писал после войны о своем друге Ахра Бжания.
Сила притяжения
Каждое место, где вел раскопки археолог-палеолитчик Мушни Хварцкия, становилось, по точному выражению Батала Кобахия, культурной меккой для целой плеяды абхазской интеллигенции, которая в перерывах между раскопками размышляла о будущем страны. Чаще всего это было село Хуап, где ученый около семи лет раскапывал стоянку Мачагуа.
"Это было паломничество. Тогда, лет за десть до августа 1992 года, мы понимали, что на наши плечи выпадет скорее всего особая роль, и мы должны будем это вынести. Мушни находился в эпицентре этих тенденций. При этом он не отличался особой говорливостью. Но все, что он говорил, впитывалось окружающими, как губкой. Он был человеком, который определял характер бытия гражданина, абхаза, ученого, человека, готового пожертвовать собой во имя общих целей", — вспоминает археолог, друг Мушни Хварцкия, Батал Кобахия.
Ахра Бжания участвовал в экспедициях Мушни Хварцкия в течение десяти лет. Близкое знакомство с ним 1980 году оставило у него стойкое ощущение, что этот человек был едва ли не целой Вселенной:
— Я не преувеличиваю, но иногда казалось, что наш археологический лагерь со всем своим содержимым, а заодно и со всем миром в придачу, крутится вокруг него, вопреки законам небесной механики. Для нас 18-летних юнцов Мушни был своеобразным мифологическим героем, экспедиционным Гераклом, которому все стремились подражать. Откровенно говоря, в более взрослые годы я считал, что эта магия пройдет, что естественный процесс развития личности уничтожит кумиров. Ан нет, мне уже было за 30, когда я по-прежнему ощущал непреодолимую силу Мушни почти во всем — во врожденном интеллекте, в мужских началах, в стремлении к глубоким знаниям, в оригинальности мировосприятия.
Он был очень самодостаточный, целостный. Это был харизматичный человек. Он притягивал, как магнит, внимание других людей. И неважно, кем они были, аспиранты, доктора наук или рафинированная московская молодежь, — это было безразлично. К нему все тянулись одинаково, как дети в детском саду тянутся к воспитателям. Такой был магнетизм, такое обаяние.
Несмотря на то, что ему было года 23-24, в это время у него уже была сформирована своя система ценностей. Он обо всем судил очень по-взрослому, и он не тут же импровизировал, а думал об этом. Может, по ночам, но он обдумывал свое мироощущение, мировосприятие, свою философскую картину мира. Он сам в себе это сформировал. И эта картина была очень интересной. Это не было абхазской проекцией на большой мир. Как ни странно, многие могут не поверить, но традиционный абхаз, Мушни был космополитичен. Он много читал, интересовался культурами. Так как он был археологом, он все это знал академически. И он старался найти место Абхазии в этой палитре, мозаике.
Не ведая страха
Мушни Хварцкия, как считает Ахра Бжания, был лишен чувства страха. Возможно, он сам воспитал в себе бесстрашие, допускает мысль его друг:
— Например, что он делал: будучи совсем молодым, примерно в 10 классе, он перебегал по перилам на Гумистинском мосту. Ему было интересно, хотел попробовать, узнать, в каком моменте испугается. Не ходил, а именно бежал. Я уточнял. Чувство боязливости, страха не было абсолютно. Он мог один в переполненном автобусе заступиться за человека, которого обижала группа людей, потом выйти, вступить с ними в драку.
Были и удары в лицо в ответ на приставленный к животу автомат, спуск на самодельном плоту от Юпшарского каньона до устья Бзыби, и недели, проведенные в одиночку в горных пещерах, прыжки через Хуапский водопад и подъемы без всякой страховки на абсолютно отвесные скалы и многое, многое другое. Где-то или когда-то нечто подобное уже было — юноши должны были совершить подвиги, чтобы завоевать право считаться мужчинами. У нас этого вроде нет, но Мушни сам себе устроил инициацию, которую не прерывал и, по-моему, не собирался прерывать. Вряд ли это было обычное самоутверждение. Просто он знал — чтобы понять, оценить и использовать ток энергии, который лавиной шел через него, нужно пробить барьеры допустимого, выйти за рамки стандартов, взглянуть на мир глазами гор или моря, или деревьев, или безумного риска, но не глазами обычного человека.
Когда человек ничего не боится, это дает ему определенную степень свободы во многих делах. Чувство страха, боязливости нас сковывает не только в действиях, но и в мыслях. А так как этого не было, мысли его тоже были очень свободные и шли гораздо дальше, чем у многих. Я не многих людей знаю, которые предугадали грузино-абхазский конфликт, его течение, развитие и результат. Это он говорил не в 1992 году, а в 1989-м, 1990-м. Он это знал.
Хлопцы, мы археологи
Накануне 1992 года у Мушни Хварцкия была миссия от Народного форума по сбору оружия. Сейчас при наличии денег достать боеприпасы довольно просто, но в те времена это едва ли было возможно.
"Поехал он в Ленинград, и там началось: старые пулеметы, "дегтярев". Насобирал он оружие, взрывчатку, в основном стрелковое автоматическое оружие. Как это привезти? Поездом, значит. В самолете и тогда был досмотр, а в поезде ничего, даже паспорт не надо показывать, просто садишься и едешь. И вот Мушни с приятелями и тремя огромными чемоданами с железом идет на вокзал", — рассказывает Ахра Бжания.
Именно в тот день на вокзале проводили рейд. Многочисленные сотрудники милиции досматривали тех, кто вызывал у них подозрение.
"Что делать? Иду к ним: "Хлопцы, мы из института археологии, здесь у нас образцы керамики в чемодане, помогите донести, уже опаздываем!" Они хватают наши чемоданы, волокут до поезда, мы говорим, спасибо, и едем", — улыбаясь, Ахра Бжания передает слова Мушни Хварцкия.
На войне
С первого дня войны вокруг Мушни Хварцкия стали собираться бойцы. Как рассказывал его однополчанин Беслан Гурджуа, 14 августа на сухумском Красном мосту было заметно, что Мушни Хварцкия выделяется особой решительностью и четкостью продуманных действий.
"Что тогда было самым важным? Добыть оружие. Не мешкая, Мушни организовал стремительный рейд на катере в район Агудзеры, где находились армейские склады. По сути, это была первая наша боевая операция в той войне. И завершилась она успешно – вернулись в Сухум с оружием и боеприпасами, которые были розданы ополченцам", — рассказал в интервью газете "Республика Абхазия" Беслан Гурджуа.
Мушни Хварцкия возглавил Гумистинский оборонительный рубеж. Под его руководством была сформирована фортификационная линия фронта, создали боевые подразделения в Верхней и Нижней Эшере, организовали разведку.
Будучи на передовой, он участвовал в вылазках, подбивал технику. "Прежде чем отправлять людей вперед, – говорил он, – я должен лично все оценить на основе разведывательных данных".
Мушни Хварцкия, уверен ветеран войны Ахра Бжания, первым понял, что надо атаковать, что защищаться – бессмысленно. При нем были, как минимум, две наступательные операции – Шрома и Цугуровка. Потом, в июле именно этим вариантом и воспользовались: чуть дальше прошли, нависли над городом…
Он был знаком с очень многими ребятами, которые воевали в Приднестровье. Через Питер, через своих друзей, военных. Они приехали и в первое время очень здорово помогли. Он очень многих знал на Северном Кавказе, и многие приехали как его друзья, ехали на родину Мушни.
На фронте Мушни, впрочем, как и в жизни, был предельно собранным, требовательным к себе и к другим, жестким и даже жестоким. Но вся эта требовательность, жесткость не были самоцелью, а лишь средством достижения определенного результата. Он хорошо знал людей, хорошо знал абхазов, знал их сильные и слабые стороны и умел вовремя надавить на болевую точку, чтобы заставить человека пошевеливаться. Он вколотил дисциплину, военный порядок. После него профессиональные военные, Сергей Платонович Дбар был назначен после него, приняли военизированную структуру. Пересменки, транспорт, даже были подразделения, которые отвечали за внутреннюю безопасность, комендантские взводы, питание, обмундирование. Все было налажено.
Еще одна характерная его черта, ярко проявившаяся на фронте. Он не играл по чужим правилам, а старался создавать свои. Причем из миллиона возможных комбинаций почти всегда безошибочно выбирал наиболее оптимальную.
Я намеренно не буду говорить о таких вещах как храбрость, мужество и так далее, потому что говорить об этих категориях относительно Мушни не имеет никакого смысла. За храбрость, скажем, можно похвалить меня, третьего, десятого, но хвалить или акцентировать внимание на таких вещах в связи с Мушни бессмысленно, настолько это было в нем самоочевидно.
Видение
Сдержанность, внутреннее спокойствие Мушни Хварцкия сохранялось даже в самых чрезвычайных ситуациях, рассказал один из главных организаторов медико-санитарного батальона, ветеран войны Батал Кобахия:
— Это было в октябре, когда в ресторане, в Эшере, где дислоцировался штаб и эвакопункт, первый раз прилетела грузинская "сушка", разбомбила нас. Была определенная паника, и вдруг крик: "Женщина ранена!" Ну, я вышел. Не хотелось, конечно, оттуда выходить, но я в ужасе вышел. И тут среди порохового дыма я вижу Нину Балаеву и идет Мушни. Идет спокойно, как будто просто пасмурно на улице. Вот эта уверенная, спокойная походка абсолютно убрала моя панику, страх. Это вселило в меня совершенное спокойствие.
Это была особенность его характера. В самых экстремальных ситуациях, когда казалось, что мы все погибнем, он совершенно спокойно мог реагировать на то, что происходит. Это было и в мирное время.
Для меня лично было три решающих фактора, что мы победим. Я это знал в августе, даже когда нам было совсем плохо. Во-первых, это был Мушни. Во-вторых, была надежда, что Владислав Ардзинба вырулит, и он знает, что делать. Мы очень в него верили. И в-третьих, что нам некуда уходить. Больше Абхазии нет. Единственная дорога выжить – это идти сквозь пули и град.
Лучшее "я"
Он знал в людях то, чего они еще сами в себе не знали, говорит Батал Кобахия: "Он это чувствовал внутренним необъяснимым чутьем. Если мы как-то думали о войне, то точно знали, что Мушни будет во главе, но что я со своими пацифистскими взглядами буду иметь к этому какое-то отношение, никогда. Он сказал мне тогда: "У тебя своя будет роль". Может, моя судьба сложилась бы совершенно иначе в августе 1992 года, может, я был бы в тылу, писал письма протеста или вообще уехал бы, но то, что я общался с Мушни и моими друзьями, привело к тому, что даже мысли не всколыхнулось, что я должен куда-то уехать, ни секунды. Я просто точно знал, что Мушни был во главе ополчения, я должен быть рядом с ним. Вдруг ему некогда будет что-то сделать, мы сделаем.
Он умел восторгаться своими друзьями. Это на 99% не соответствовало тому, что мы есть. Он умел с восхищением смотреть на своих друзей. Я вспоминаю себя и очень многих. Никак не могу понять, что он в них находил. Через десять лет, а кто-то через месяц, но они становились теми, кем он тогда восхищался. Тогда ничего не было. А потом я говорил: "Ведь он это видел".
Фактически он провоцировал в нас самые лучшие качества, которые были где-то далеко спрятаны и, может быть, они бы не всколыхнулись, если бы он их не увидел, не полюбил и не почувствовал, не вытащил.
В Мушни было удивительное сочетание внутренней хрупкости и силы. Он был терпим к слабостям других. Никогда бы он не мог применить силу к более слабому. Мало того, у него был особый нюх на людей, нуждающихся в поддержке. Его к ним тянуло, и он помогал очень многим вставать на ноги. С каждым из них он был самими собой. И это поднимало, излечивало очень многих.
В археологической экспедиции нам выдавали робы, – продолжает свое рассуждение Батал Кобахия. — Мы ходили в них на раскопки. Я в ней был как китайский рабочий, а он в ней был как совершеннейший эстет. На мне это было, как роба рабочего, а на нем, как нечто эксклюзивное.
Я был в Институте палеолита в Петербурге. 24 года они его не видели, но они о нем говорят так, как будто он только что вышел за двери. Они проводили несколько конференций, посвященных Мушни Хварцкия.
В каких-то моментах старейшинами могут стать люди молодые, по своей мудрости. Мушни возглавил ополчение, и народ на него смотрел и верил. Он выполнял роль старейшины, чье мнение очень важно. Оно нас формировало, подпитывало, поддерживало.
После войны, где я потерял многих близких людей, родных, если мне и помогло что-то встать на ноги и опомниться, так это отношение к жизни Мушни Хварцкия".
Мушни Хварцкия погиб 6 декабря 1992 года на Восточном фронте в контактном бою за село Лашкиндар. Его научный труд "Мачагуа – памятник среднего каменного века в Абхазии", по оценке палеолитчиков, — один из самых лучших на Кавказе. Гибель Мушни Хварцкия стала невосполнимой до сегодняшнего дня потерей для археологической науки республики. Он верил в победу, свободу и развитие своего народа и страны: "Я верю в свой народ и в то, что мы победим, что через эту победу и эти страдания мы возродимся другими, на качественно новом уровне".
