Все помнят стихотворение "Первые свидания", прочитанное Арсением Тарковским в "Зеркале". Особенно знаменитый финал: "Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке". Он врезается в память на контрасте: возвышенно-философичная любовная лирика внезапно обрывается хичкоковским триллером.
Отблески этой бритвы легли на всю лирику Арсения Тарковского и исказили ее восприятие. Никакого продолжения триллера в стихах не найти, хотя в жизни поэта ужасов хватало. Достаточно вспомнить, как сумасшедшая судьба изуверски медленно отсекала ему ногу – шесть ампутаций. Но вопреки очевидному сам Тарковский считал, что сумел переиграть судьбу: "Я кончил книгу и поставил точку. / Но рукопись перечитать не смог. / Моя судьба сгорела между строк / Пока душа меняла оболочку".
Его первое стихотворение появилось в печати в 1926 году, но первая книга стихов "Перед снегом" вышла лишь в 1962-м. Только представьте себе этот разрыв во времени. В эти годы, к примеру, целиком уложилась жизнь Мэрилин Монро.
В том же 62-м Андрей Тарковский получил главный приз Венецианского фестиваля за "Иваново детство". Книга отца наград не снискала. Да что награды — почти не было рецензий. Арсений Тарковский оказался в странном положении. Он дебютировал вместе с шестидесятниками. По моде того времени его даже звали выступать перед публикой. Между тем, по возрасту он принадлежал к другому поколению – не отцов даже, а дедов. Но когда его пытались сравнивать со сверстниками – с Мандельштамом, Заболоцким, Пастернаком, то сопоставление выходило не в его пользу.
Ярких символов у Тарковского нет – к звездам, рекам, деревьям, ступеням поэты до него обращались сотни раз. Эрудицию свою он использовал редко – мучительно расшифровывать его стихи не требовалось. Рифмы предпочитал затертые ("реке — руке"), размеры – классические. По всем параметрам выходило, что Арсений Тарковский – поэт второплановый. Его можно было бы вежливо поблагодарить за верность акмеистическим традициям, да и оставить в покое.
Иногда создается впечатление, что своей славой отец обязан сыну. Что если бы Андрей Тарковский так обильно не цитировал стихи отца в "Зеркале", о поэте сейчас мало кто помнил бы. Но это впечатление ложное. Для самого личного и, пожалуй, лучшего фильма "Зеркало" Тарковский позаимствовал у отца не только строчки, но и визуальные образы. Многие загадочные эпизоды "Зеркала" станут понятнее, если перечитать стихи Тарковского.
По сути сын экранизировал поэзию отца. Возьмите пролог с загипнотизированным заикающимся мальчиком. И сравните со стихами "Я вздрагивал при каждом лживом звуке". Возьмите начало фильма, в котором мать (М. Терехова) встречается с загадочным путником (А. Солоницын). И сравните со стихотворением "Колыбельная". Возьмите финал, в котором камера постепенно отъезжает в лес, теряя из виду мальчиков и бабушку. И сравните со стихотворением "В последний месяц осени", в котором Арсений Тарковский полемизирует с Данте. Вспомните, что назывался фильм изначально "Белый день". Точно так же называется один из шедевров отца.
Творчество поэта нужно судить по его законам, а их Арсений Тарковский сформулировал в небольшом тексте "Что входит в мое понимание поэзии", который он писал для себя и который был опубликован только после его смерти. Там мы найдем много неожиданного: его не интересуют ни ритм, ни размер, ни метафоры, ни символы. Поэзия нужна Тарковскому только для одного: для того, чтобы частное никогда не забывалось в целом.
Вот почему его не волнует оригинальность рифмы – оригинальное выпячивается и заслоняет целую картину. Вот почему его не волнуют символы – они указывают на какой-то другой смысл за рамками стиха, а значит, целой картины в стихе еще нет, вся символическая поэзия – промежуточная фаза в поисках целого. Вот почему его не интересует эрудиция и образованность: "Мысль у нас проецируется на представление, а представление есть сумма х+y, причем и х и y должны быть нами избраны из аморфной массы зримого, слышимого, осязаемого…" Его же интересовало целое не как аморфная масса, а как точно уравновешенные детали.
Но зачем ему вообще понадобилась эта целостная уравновешенность? Эту тайну он доверял только друзьям. По воспоминаниям А. Лаврина, Тарковский однажды рассказал ему, как пережил отделение души от тела после ампутации. Словно вывинтился из тела как лампочка из патрона. Спокойно разглядел свое лицо и единственную ногу. И захотел посмотреть, что происходит в другой палате. Уже проходя сквозь стену, испытал страх, что не сможет вернуться в тело. И вернулся.
Вся поэзия Тарковского – размышление над этим непонятным страхом. Почему так страшно не вернуться в искалеченное тело? Ответ, возможно, в этих строчках: "Что, если память вне земных условий / Бессильна день восстановить в ночи?/ Что, если тень, покинув землю, в слове / Не пьет бессмертья?"
Другими словами, бессмертной душе крайне важно помнить опыт общения со смертными вещами, чтобы не раствориться в аморфной массе вечности. А значит, с собою в вечность нужно унести как можно больше подробностей об этом мире. Но чтобы запомнить как можно больше подробностей, их нужно привести в порядок. И одного мозга для наведения порядка мало – нужна вся нервная система, нужно внутреннее чутье на гармонию. Если прислушиваться к этому чутью, начнешь впитывать мир во всей его прозрачности без загадок и зауми. Это самое большее, на что мы способны в этом мире, но этим миром человек не исчерпывается: "День промыт как стекло. Только этого мало".
