30 сентября 1993 года – день, который вырвал Абхазию из цепких, окровавленных лап захватчиков, день, который вернул страну самой себе.
Лето. Когда началась война мне было почти пять лет и я, конечно же, не все отчетливо помню, но некоторые моменты тех тринадцати месяцев до сих пор остались в моих воспоминаниях. Поэтому в моем рассказе может присутствовать некая сумбурность и неточность в хронологии событий, за что заранее прошу прощения.
В тот солнечный и поистине великолепный для игр день я и моя мама находились у бабушки в Гудаутском поселке Дружба, с высоты которого весь город виден как на ладони, а в хорошую погоду на горизонте к востоку отчетливо появляются многоэтажки Сухумского Нового района.
Вдруг среди взрослых пошли непонятные напряженные разговоры, звучали слова грузины, война, танки. Старшие словно прилипли к телевизору, на экране которого человек в солнцезащитных очках и с густой бородой что-то говорил. Сейчас я уже знаю, что это был тот самый полковник грузинской армии Гия Каркарашвили. Дела взрослых, подумали мы и побежали дальше играть в "войнушки", не подозревая, что страна уже начала ею жить.
К вечеру того же дня родной брат моей мамы, Валера Пачалия, сложив вещи в рюкзак, молча вышел из дома и через большой двор направился к калитке. Все понимали, куда и зачем он направился. Никто не пытался его остановить, лишь бабушка робко вышла за ним вслед, упала на колени, распустив волосы и подняв руки к небу стала громко обращать Божий взор на свое чадо. Мы, дети, не понимали, что она делает, но веселого было мало даже для нас.
Двоюродные сестры разъехались, со мной остался лишь двоюродный брат, с которым мы были, как говорится, не разлей вода. В доме остались три женщины и мы – единственные мужчины, правда, толку от нас было мало в то время.
На следующий день мы услышали гул самолетов. Мама, тетя и бабушка схватили нас и побежали к виноградникам позади дома, где мы попытались спрятаться. Сейчас я понимаю, что не совсем удачно. Видя ужас и слезы на лице наших защитниц, тогда мы впервые испытали страх, не понимая, чего конкретно мы боимся. В то же время я и мой брат Алхас пытались их успокоить, убеждая женщин в том, что справимся с любым врагом, ведь у нас есть автоматы. Видимо, то, что наше оружие было деревянным, не внушало им уверенности в успехе.
Зима. Снег, БТР и сгущенка
В один из дней я проснулся рано утром, что сейчас мне делать очень тяжело, и увидел, как мама и бабушка лопатами очищают от снега тропинку к кухне, где у нас стоял большой стол персон так на 25. Обычно он заполнялся, как минимум, наполовину, но только не в то время.
Выйдя на улицу, я обнаружил, что сугробы с двух сторон были в несколько раз выше меня. Этот период войны в народе называют "Ас ду анлеи" (когда выпал большой снег —ред.). И вправду, мало кто помнил тогда такую суровую зиму, да и с тех пор такого не было.
Помню, что я кое-как добрался до российских военных, которые стояли чуть ниже нашего дома, там же стоял их БТР с зенитной установкой. Мы с братом часто к ним приходили в гости поиграть внутри военной техники, взобраться на нее и, конечно же, поесть сгущенки с хлебом.
На удивление, несмотря на нашу назойливость, не было случая, чтобы кто-то из них прогнал нас или поругал. Даже, когда мы сломя голову бегали вокруг, наступали на оружие, а порой, на них самих во время отдыха в тенечке. За это нас часто ругали взрослые.
"Не ходите туда, они солдаты, а вы их объедаете. Стыдно", — поучали они нас.
Мы в свою очередь пытались оправдаться тем, что им совершенно не мешаем, да и кормят они нас сами, никто их об этом не просит.
"Ничего мы их не объедаем. У них много сгущенки и сахара в кубиках. Они нас сами зовут", — оправдывали мы себя.
Ну а что было поделать?! Приходилось идти на хитрость ради такой сгущенки, вкус которой мы уже начали забывать.
В один из ужинов я даже отхватил от мамы за то, что отказался в который день подряд есть одну мамалыгу с фасолью. Наказав меня за капризы, сама она ушла плакать в другую комнату. Но я все равно не поел, пока тетя не принесла на следующий день свежую булку хлеба.
Было, конечно же, тяжело. Не мне, взрослым. От дяди уже несколько месяцев не было никаких вестей, каждый день доходили слухи о том, что погиб кто-то из родственников, соседей и друзей семьи. В нашем и без того темном от отсутствия электричества доме становилось все мрачнее и напряженнее.
С такой же частотой, как к российским военным, мы с братом спускались и к нашим абхазским солдатам, которые стояли примерно на таком же расстоянии от нашего дома, но уже в другом направлении. Сгущенки у них не было, но была тушенка. Нам даже иногда давали пострелять. Собрав все гильзы, мы спешно возвращались домой, пока взрослые не обнаружили наше отсутствие.
Весна. Издалека я услышал звук автомобильного мотора, с ревом преодолевавший крутой подъем. В надежде, что машина едет к нам, я подбежал к воротам и начал приглядываться. Спустя пару минут увидел, что и вправду она завернула в сторону нашего дома. Подъехал старенький Уазик без крыши, откуда резво спрыгнул мой дядя и его друзья (экипаж 003-го танка "Сасрыкуа"), а за ними собачка тигрового окраса. Четвероногого члена экипажа они так и называли – Тигр.
Пятеро здоровых мужчин в военной форме и с автоматами мне показались тогда какими-то героями боевиков, которые я чаще мог смотреть до войны. На тот момент у меня уже, видимо, было какое-то отдаленное представление о войне, и я почему-то подумал, что люди похожие на Рембо должны обязательно победить врагов.
В доме снова воцарились радость и счастье, которые быстро уступили тревожному ожиданию. Перекусив и узнав как у нас дела, бойцы вернулись на свои позиции, прихватив с собой собаку, которую я приметил для себя.
Лето. Помню, в ту ночь было душно, и я долго не мог уснуть. Не давал этого сделать маме и бабушке, что-то болтал, как обычно. Видимо все же меня удалось усыпить, потому что припоминаю, как мама разбудила меня среди ночи, взяла на руки и вышла на крыльцо.
По левую сторону от дома я увидел огни, похожие на падающие звезды, только в обратном направлении, искры, горели здания. Тогда я не понимал, что идут ожесточенные бои за Сухум, а горел, возможно, Совмин. Все, что я видел, сидя на руках матери, мне показалось красивым и, наверное, поэтому даже в полусонном состоянии вид на столицу в ту ночь отчетливо сохранился в моей памяти, словно черно-белая картинка. Наблюдая за этим всем, так на руках я и уснул.
Спустя несколько дней, играя во дворе, я увидел, как по пригорке в сторону нашего дома поднимается мой дядя, устало опустив голову, в тельняшке и с автоматом на плече.
