Sputnik
Девять лет назад, 26 августа 2008 года, Россия признала независимость Абхазии и Южной Осетии. Тогда это решение Москвы произвело ошеломляющий политический эффект. Впервые после распада СССР под сомнение была поставлена неприкосновенность "беловежских принципов" о границах между союзными республиками как константе. Автономные образования получили пускай и ограниченное, но международное признание. Россия, которая ранее действовала как держава-статус-кво, продемонстрировала свою готовность менять правила игры, если они ее не устраивают и ее интересам более не соответствует.
Самоопределение или территориальная экспансия?
Весьма показательной реакцией на признание абхазской и югоосетинской независимости была в то время оценка известного американского дипломата и эксперта Строуба Тэлботта (он занимал в администрации Билла Клинтона пост заместителя госсекретаря, курировавшего вопросы постсоветского пространства): "Может быть, с официальной точки зрения России Абхазия и Южная Осетия являются независимыми государствами, но в глазах всего мира это – расширение российской территории. И это произошло в первый раз с момента окончания советской эпохи".
Оставим на совести автора его риторический прием – отождествление позиции Вашингтона с мнением "всего прогрессивного человечества". Между тем, сам этот подход весьма показателен. В нем во многом и кроется разгадка того, почему две бывших автономии после долгих лет колебаний и сложной эволюции подходов Москвы получили, в конце концов, признание со стороны России.
Известный историк, профессор Джорджтаунского университета Чарльз Кинг в своей книге "Призрак свободы: история Кавказа" пришел к важному выводу: "Постсоветский порядок в Кавказском регионе был не естественным итогом стремления отдельных наций к независимости, но, скорее, отражением способности мирового сообщества терпеть один вид сецессии, но отвергать другой. В конце концов, история успешной сецессии в случае с Арменией, Азербайджаном и Грузией стала легитимной посредством международного признания и членства в многосторонних организациях. Сецессия же непризнанных режимов Нагорного Карабаха, Абхазии и Южной Осетии рассматривалась лишь, как бесперспективные попытки рационализировать капризы сепаратистов".
Однако распад единого государства – это всегда сложный процесс. Те же Штаты, прошедшие через подобный опыт, прекрасно знают, что попытка отделения одной части от общего целого не гарантирует автоматически неделимость отделяемого образования. Пример с Вирджинией, отделившейся от федерального центра и Западной Вирджинии, не пожелавшей существовать в рамках Конфедерации, – прекрасное тому свидетельство. Если же говорить о закавказской истории рубежа 20 и 21 веков, то упорное отождествление интересов бывших автономий с происками Москвы, нежелание видеть в них самостоятельных субъектов со своими собственными устремлениями, в итоге и привело ситуацию к тому, что Россия стала гарантом самоопределения и экономического восстановления Абхазии и Южной Осетии.
Для кого-то это стало демонстрацией растущих амбиций Москвы, а для кого-то — ее заявкой на превращение в самостоятельный центр международной политической гравитации.
Кавказ в тени Крыма и Донбасса
Между тем, сегодня признание двух бывших автономий Грузинской ССР оказалось в тени событий вокруг Крыма и Донбасса. Решение российской власти в 2008 году многие авторы в США и странах ЕС рассматривают как некую увертюру к крымской и донбасской истории.
По словам вашингтонского кавказоведа Кори Вэлта, "если мы рассматриваем войну 2008 года в качестве прелюдии к аннексии Крыма и к гораздо более разрушительному конфликту на Украине, мы будем вынуждены признать, что та война принесла большие геополитические издержки, чем официальные лица США определили в свое время". Как следствие, привязка "августовской темы" к украинскому контексту.
Однако, проводя подобные параллели, следует иметь в виду, что даже после "пятидневной войны" в Закавказье, когда третий украинский президент Виктор Ющенко поддержал своего грузинского коллегу Михаила Саакашвили в его действиях в Южной Осетии, официальная позиция Кремля на украинском направлении не претерпела существенных изменений. Так, 30 августа 2008 года Владимир Путин заявил в интервью немецкой телекомпании ARD: "Крым не является никакой спорной территорией". Более того, в октябре 2008 года российско-украинский межгосударственный договор был продлен еще на десять лет.
Все решения по Крыму в 2014 году принимались не в политическом вакууме. И уж тем более они не являлись неким продолжением абхазских и югоосетинских событий. Они имели свою собственную природу и логику. Во многом действия Кремля в Крыму стали реакцией на события "второго Майдана" в Киеве и попытку изменить статус-кво в интересующем Россию регионе без учета ее интересов. Можно спорить о том, создавали ли эти решения дополнительные риски для Москвы (понятное дело, повышение ставок их всегда создает). Но почва для самого ответа имелась более чем солидная.
Единственное, что объединяет случаи 2008 и 2014 года, это то, что Россия готова к изменениям правил игры, если у нее не остается возможностей для дипломатического диалога (и если угодно торга) вокруг интересующих ее проблем. И если "окончательная победа" Тбилиси над "сепаратистами" в Южной Осетии была чревата обострением осетино-ингушского конфликта внутри самой РФ и дестабилизацией всего Северного Кавказа, потеря главной базы Черноморского флота фактически возвращала страну к условиям Парижского мира 1856 года. Отсюда и готовность рисковать, и кажущаяся иррациональность российских действий. Это для тех, кто не готов анализировать (пусть не принимать, но хотя бы понимать) резоны Москвы.
Абхазия и Южная Осетия: новый запрос
После 26 августа 2008 года Абхазия и Южная Осетия стали жить в иных условиях. Не как конфликтные территории, где угроза "разморозки" противостояния существует ежеминутно, и не как образования, чьи отношения с той же Россией не определены и зависят от широких контекстов ее взаимодействия с Грузией и Западом. Конечно, статусные споры с Тбилиси не разрешены, но гарантии стабильности и восстановления со стороны Москвы имеются. Укрепление же евроатлантического выбора Тбилиси по факту (хотя и без фиксации этого де-юре) сопрягается с отдельным существованием Грузии и ее двух бывших автономий.
Для Сухума и Цхинвала на первый план вышел вопрос о том, как перейти от состояния "осажденной крепости" к развитию. Этот переход сегодня кажется затянувшимся, а постоянные ссылки на конфликты прошлого уже не обеспечивают гарантированной поддержки. Люди в массе своей хотят перевернуть эту страницу и начать новую главу истории.
Нет никаких гарантий, что это будет история сплошных успехов, но сам запрос на эту перспективу сформулирован. Можно рассматривать это лишь как бесплатное приложение к российской внешней политике в Закавказье, а можно (и это было бы более продуктивно) постараться вникнуть в содержание этого запроса.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
