Нас принято называть "послевоенные". Нам тоже скоро 30, как и Победе, но в глазах "довоенных" мы все еще дети, потому что мы, к нашему счастью, не застали ужаса войны и не в полной мере ощутили лишения блокады.
Действительно, мне, как моим трем старшим сестрам, не приходилось прятаться в подвалах, перемещаться из города в город в поисках наиболее безопасного места, жить долгое время без родителей, порой с совершенно посторонними людьми. Однако война сильно повлияла и на мою жизнь, постараюсь объяснить почему.
Асмат Цвижба, Sputnik
Гордость и обстоятельства
Младший ребенок в семье, я была окружена особой любовью родителей и трех старших сестер. Я появилась в семье, когда родителям было уже за 40. Родственники рассказывали, что окружающие недоумевали и удивлялись смелости мамы решиться на еще одного ребенка в такое сложное время.
Я не была ничем обделена, несмотря на сложное время. Но только с возрастом я поняла, как эта стабильность давалась родителям.
Моей маме, женщине очень гордой, пришлось совместить преподавание в колледже с торговлей, которой она никогда не занималась. Днем она забирала меня из школы, пешком по проспекту мы шли к оптовым складам, чтобы забрать товар для небольшого родительского магазина у дома. Склад мороженого был похож на морг, в нем было невыносимо холодно, успокаивала лишь мысль, что мне достанется заветный "Труффальдино" на палочке.
Сестрам пришлось сложнее. Из-за войны они были вынуждены сменить несколько школ, находиться вдалеке от родителей. Когда родилась я, старшая сестра была вынуждена доучиться в школе экстерном, маме нужно было работать.
Две средние сестры учились в России. Семье пришлось продать все ценное, что чудом удалось сохранить после войны, но родители настаивали на получении достойного образования. Помню поникшие глаза мамы, когда мы выходили из переговорного пункта после разговора с сестрами. Это означало лишь одно – она прокручивала в голове всевозможные варианты, где в этот раз достать деньги.
В первый класс я шла без мамы. С огромными сумками еды, в пахучем плацкарте она к началу учебного года ездила к сестрам, а меня в школу отправляли папа и старшая сестра, снабдив огромным букетом калл из сада соседки.
Школьные воспоминания
До школы я практически не говорила на родном абхазском, несмотря на то, что все члены семьи им владеют свободно. Не могу похвастаться филигранным литературным владением языка и сейчас, но всему тому, что я знаю, я обязана своей первой учительнице Анжеле Владимировне.
Молодая женщина с короткой стрижкой очень быстро разговаривала, так же быстро передвигалась по классу и сильно любила всех нас. В шесть лет я не замечала шрама на ее лице, он достался ей на фронте. Женщина, которая пыталась заставить сидеть нас за партой, покупала нам булочки в столовой и научила читать, еще несколько лет назад спасала жизни. Она никогда не рассказывала нам о своих подвигах, да и мы бы мало что поняли, но она научила нас ценить мир и историю.
Наш класс носил имя выпускниц нашей школы, совсем юных сестер Нанба и их тети Сангулия. Они, как и 85 остальных пассажиров, заживо сгорели в вертолете с беженцами, который был сбит над селом Лата 14 декабря 1992 года. Каждый год нас перед новогодними утренниками возили на место, где похоронены жертвы этой трагедии. Сотни людей в черном с портретами наших ровесников, совсем малышей, юных девушек и игрушками приходили на могилы. Эту картину вряд ли забудешь.
Я все еще помню каждую строчку из отрывка стихотворения Константина Герхелия, которое мне доверили прочесть на траурном митинге. На русском оно звучит так.
Перед младенцем кротким, даже волк –
Cтановится разнеженным, как шелк.
О, златопятый бог далеких предков,
Неужто, отвернулся ты от нас?
Зачем зловещею, кровавой меткой
Отметил этот день и этот час?
Все мое поколение наизусть знает песни военных лет, каждый год ко Дню Победы мы боролись за первенство в состязаниях по военной маршировке, попасть в команду было большой удачей.
Соревнования проходили на площади Свободы у сгоревшего Совмина. Этот самый большой памятник войны со следами пуль и снарядов на стенах, останками мин и гранат, всегда манил подростков. По раздробленным винтовым лестницам мы забирались на самый верх, куда 27 сентября 1993 года водрузили флаг и откуда объявили об освобождении Сухума. Вот такое вот поствоенное развлечение.
Август
А потом был август 2008-го. Мне 13. Взрослые не отходят от телевизора, ежечасные новостные сводки все больше пугают, на экране незнакомые люди, дети плачут, и знакомые слова "Кодор", "Кодорское ущелье".
Мама собрала сумку, наши документы, вещи первой необходимости. Мне страшно, куда я без мамы, даже в 13 я была очень к ней привязана. Решила – никуда без нее не двинусь, никто не заставит.
День признания помню детально. Вот мужчины выбегают во двор и громко поздравляют друг друга, за ними следом соседка выносит холодный арбуз, быстро накрывается "поляна". На празднование в город не пустили: "Ты еще ребенок, там стреляют, опасно".
Спустя много лет уже в университете я познакомлюсь с ребятами из Южной Осетии. Удивительно, что мы пытались кучковаться, возможно, потому что нас объединяла одна история, одна трагедия, один враг. Позже подруга-осетинка расскажет, как возвращалась домой и буквально ехала по трупам, которые еще не успели убрать с улиц, как ее отец возглавлял небольшую группу бойцов и как семья до последнего не знала, жив ли он.
Позже мы все вместе будем бороться за право организовать в университете свое землячество, просто потому что кто-то, кто считал себя более важным и сильным, признанным большим количеством государств, считал, что мы таким правом обделены.
Позже я в слезах выбегу из аудитории, в которой моя однокурсница пыталась доказать, что абхазы сами виноваты в произошедшем, а преподаватель утверждала, что лишь очевидец может знать правду.
Я так не хочу
Журналистом я стала во многом из-за войны. Я всегда любила смотреть фронтовую хронику, мне не было сложно, у меня возникал лишь огромный интерес к происходящему – картинке, лицам, эмоциям, событиям.
В первый раз я увидела слезы отца именно во время просмотра хроники. Он закурил, сильно выругался и уже в коридоре услышала: "Каких ребят потеряли". Было страшно.
После 2008-го решила, что точно пойду на журфак и непременно буду военкором. В какой-то мере я даже завидовала этим фронтовым журналистам, ведь вот у них настоящая жизнь, интересная профессия, они всегда в гуще событий, в перманентной опасности, и я так хочу.
Так я больше не хочу. Пусть война в моей жизни будет лишь из уст героев моих материалов. Чем старше, тем страшнее от мысли, что и мои дети будут "поствоенные".
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.