Что такое сухумский "амретянин", почему Андрей Битов называл так Даура Зантария и в каких ситуациях писателя спасал "тамышский" юмор, читайте в материале Арифы Капба для Sputnik.
Из "амретян"
Выходец из абхазского села Тамыш, он был настоящий сухумский "амретянин", так, с подачи писателя Андрея Битова, называли сообщество завсегдатаев сухумского кафе "Амра". Среди "амретян" были и художники, и писатели, и молодые ученые, и врачи, хотя, впрочем, профессия не имела значения, а "кастой избранных" их делали скорее общее мировоззрение и взгляды.
"Амретяне" любили "Битлов", западную музыку и культуру в целом, носили джинсы, открещивались от "совка", в полупустом кинотеатре города смотрели в своем обычном кругу "Профессию Репортер" Антониони, а "железный занавес" считали чуть ли не самым большим злом в мире. Очень подробно о жизни на "Амре" и "амретянах" рассказывает в своих воспоминаниях один из друзей Даура Зантария художник Адгур Дзидзария. В Дауре, отмечает Дзидзария, легко совмещалось "и космическое, и комическое", он обладал удивительной способностью одним лишь своим появлением менять все вокруг, он ценил спонтанность и порыв, сочинял остроумные хокку с подачи первой строки от "Дубы" (так звал Зантария Адгура Дзидзария, а последний звал приятеля "Стариком").
"Он мог ворваться к тебе, разрушить все твои планы, — пишет Дзидзария, — Но это стиль жизни — или ты все время осторожничаешь и оглядываешься, или ты вдруг отдаешься состоянию — и не проигрываешь. Так жить — научиться невозможно. Все равно разумный человек, он что-то в общем предполагает. А со Стариком — одна только спонтанность бытия".
В воспоминаниях сына
Отца Нар Зантария называет "нон-конформистом из поколения семидесятых".
"Он не любил то общество и тот режим, в котором жил, а тяготел больше к Западу, к Европе, по крайней мере, он говорил мне об этом часто, в этом мы с ним совсем не похожи, я не идеализирую Запад, а, наоборот, тяготею к Востоку", — признается сын писателя.
Нару Зантария особенно нравится раннее творчество отца.
"Не могу сказать, что он мой любимый писатель, но в "топ пять" точно входит. Настоящее искусство – это то, которое может изменить в нас что-то к лучшему, и своего отца я отношу именно к тем писателям, которые творили настоящее искусство", — характеризует он его.
Жизнь писателя Даура Зантария, по словам сына, можно разделить на два периода.
"1996 год — это был такой рубеж, его творчество до этого момента сильно отличалось от того, что пришло после этого года. До этого момента творчество было светлым что ли, веселым, даже своеобразный цинизм присутствовал, а в позднем творчестве появились драматизм, трагизм. Ощущалось влияние войны и всех ужасов, которые с ней связаны, людей, которых он потерял. Да и жизнь у него была нелегкая", — вспоминает сын.
"Только деревня моя, где твои сыновья?"
Война превратила в пепелище и родное село писателя Тамыш, а еще забрала многих его братьев из рода Зантария. Погиб и один из тех, с кем он дружил в Сухуме, из того самого круга "амретян" — молодой ученый Адгур Инал-ипа. На все это Даур, конечно, отозвался. Стихами. Вот одно из них, посвященное памяти Адгура Инал-ипа:
Сижу под вязами. Никто меня
Не ждет, не помнит.
И тихим трепетом я на исходе дня
Наполнен.
Во влажном воздухе разлит покой.
Так небо низко,
Что до звезды достать рукой
Могу без риска.
И будто нет войны, и не бездомен я
На самом деле,
Сижу под вязами, как прежде до меня
Сидели.
И не течет река. И время не течет.
Мне сорок лет. Я отдаю себе отчет…
И так я говорю: пускай года пройдут —
Другие выразить обязаны,
О чем я ведал, сидя тут
Под вязами.
По словам Нара Зантария, отец очень любил свое село, где он вырос.
"Всегда, когда мы туда приезжали, он навещал своих однофамильцев, соседей. Любил очень застолья, а также простых деревенских жителей, ему нравилось с ними общаться", — делится наблюдениями Нар Зантария.
Абхазский деревенский быт, обычаи, нравы, застолья, легенды, старина и новое время – все это он очень хорошо знал и описывал в своей прозе. До 1996 года он писал только на абхазском языке.
"В моей семье родители привили мне большую любовь к родному языку, они научили меня хорошему абхазскому, и до какого-то возраста я мыслил по-абхазски, а затем переводил все на русский. Для отца вопрос языка был принципиальным", — отмечает сын писателя.
Московские скитания
Послевоенный Сухум, по словам Нара Зантария, Дауру совсем не нравился, он его "видеть не мог".
"Мне сложно судить — почему, — говорит Нар Зантария, — он об этом не рассказывал, но так или иначе он не смог жить в послевоенном Сухуме, не мог смотреть на ту жизнь, которая здесь началась. А еще влияло то, что он не мог реализоваться – писать, публиковаться, печататься, он чувствовал в себе достаточно энергии, чтобы жить и развиваться дальше как писатель, и поэтому он уехал, сделав совершенно осознанный шаг".
Так закончилась сухумская жизнь, и начался московский этап, хотя "сухумской" жизнью сам писатель считал только довоенный период. В 1996 году Зантария уезжает.
В Москве Даур Зантария с сыном живет в съемных квартирах, периодически переезжая с места на место.
"Было довольно сложно, но отец, несмотря на все трудности, приспособился и, даже могу сказать, хорошо зарабатывал, но деньги не копил, был щедрым и, кстати, очень многим помогал. Мне он помог получить образованием там", — вспоминает сын писателя.
Даур Зантария, по словам Нара, обладал уникальной особенностью легко выйти даже из самого сложного положения, из самой неприятной ситуации, а таковых в их московской жизни было немало.
"В Москве мы жили без регистрации, ее не было ни у него, ни у меня. Нас часто останавливала милиция, спрашивала документы, и у него как по волшебству вдруг с собой оказывалась какая-то бумага – то ли он сотрудник какой-то редакции, то ли журнала, и нас всегда отпускали, ни разу не задержали", — рассказывает он.
Порой помогало чувство юмора.
"Он умел шутить в таких ситуациях, где было сложно шутить. Я могу сказать, что у него был черный юмор, такой абхазский, тамышский в каком-то смысле", — считает Нар.
Находясь в Москве, Даур Зантария не терял связи с родиной.
"Ему Москва и нравилась, и нет, — отмечает сын писателя. — С одной стороны, ему нравился, может быть, дух свободы, который там был, в Москве у него много единомышленников, но, с другой стороны, он тяготел к своей родине, скучал, тосковал, часто ездил в Абхазию, навещал Сухум, Тамыш, часто бывал в Афоне, где у него был близкий друг Гиви Смыр. Их связывали особенные отношения, почти братские. Люди такого плана часто сталкиваются с тем, что "нет пророка в своем отечестве" — на своей родине он не мог реализовать себя".
Журналистская братия Даура Зантария
В Москве Даур Зантария в основном зарабатывал на жизнь журналистской деятельностью. В 1997 году удалось устроиться корреспондентом в отдел политики журнала "Эксперт", а позже его коллега, с которым позже он близко дружил, журналист Олег Утицын помог устроиться и в еженедельник "Россия".
"В Абхазии была довольно сложная ситуация, а ему надо было зарабатывать на жизнь, и это одна из причин, почему он стал писать на русском", — отмечает Утицын.
В Москве он также печатал и свои собственные произведения.
"В литературном смысле эта работа была ему легка, а вот в журналистском, как мне казалось, она его тяготила: он любил сюжет, любил яркость, а профессия требовала спрашивать людей и фиксировать их мнения. Но он справлялся, дарование позволяло. По большей части он писал о Кавказе, хотя бывали и другие темы, политические репортажи и даже, если мне не изменяет память, какие-то записки о литературе. Начальник отдела Искандер Хисамов его недолюбливал за самостоятельность взглядов и желание все сделать по-своему, но результатами работы был как правило доволен", — вспоминает коллега Зантария по журналу "Эксперт", журналист Кирилл Харатьян.
Он умел создать вокруг себя особую атмосферу.
"Даур был человек остроумный, легкий, философический. С ним было радостно. Знаете, я сильно скучаю по его хриплому голосу, по его манере закручивать рассказ – такого больше не слышал я, — делится своими воспоминаниями Харатьян, — кроме того, он был кладезь знаний о жизни абхазов и адыгов. Многие вещи, которые происходили в России, он умел объяснить через историю кавказских народов".
А с Олегом Утицыным, коллегой по "Эксперту", Даура связывала, как ни странно, сама Абхазия. Зантария и Утицын работали в соседних отделах журнала, что называется "через стенку".
"Я сначала смотрел-смотрел на него, а потом спросил: "А ты случайно не из Абхазии будешь?" — И он говорит: "Да, а ты знаешь Абхазию?" — В общем, так у нас дружба по поводу Абхазии и сложилась", — вспоминает Олег Утицын.
По его словам, Даур очень сильно тосковал по родине, а в Москве было тяжело. Это было у них общим, ведь и Олег скучал по Абхазии, где у него было много друзей. Конечно, нашлось много общих друзей и знакомых. Конечно, мечтали о том, как вместе приедут в Абхазию, но не сложилось. Оформили командировки, вместе доехали до Адлера, а там Олега не пропустили через границу "в связи с военным положением".
"Так, вдвоем с Дауром нам и не удалось попасть в Абхазию, — вспоминает Утицын, — хотя мы часто мечтали об этом, сидя за стаканчиком вина или за кружкой пива, мечтали и говорили о том, куда мы пойдем, где мы посидим, что он мне покажет, что я ему покажу в Абхазии".
Олег Утицын читал и прозу, и стихи Даура и особенно отмечает его роман "Золотое колесо", который произвел на него большое впечатление, и признается, что лично ему нравится Зантария даже больше, чем Искандер.
"Честность, порядочность и любовь к Абхазии – вот главные качества Даура. Он был мужик настоящий и писатель замечательный. Мне было очень жаль потерять такого человека", — говорит Утицын.
Даур Зантария ушел из жизни в августе 2001 года в возрасте сорока восьми лет, ему было отведено совсем немного времени, но за жизнь он успел оставить нам немало образцов потрясающе интересной прозы и по-настоящему пронзительные стихи. Он написал однажды, что "время пусто, лишь память бездонна". И действительно, память о нем живет в тех, кто его знал и любил, а для нас остались его книги.
